Это произошло 15 лет назад. Вместе с девушкой Владимир Андреев, которому тогда было 22 года, шел вдоль дороги. Шел по всем правилам: по обочине, навстречу движущемуся транспорту.

– Я даже не понял, как это произошло, – вспоминает он. – Яркий свет фар сзади, вылетевшая на нас (то есть на встречную обочину) машина. Я успел обернуться, оттолкнуть девушку в сторону, когда меня ударило.

Сейчас остается только гадать, с какой скоростью ехал водитель, протащивший Владимира на капоте около ста метров. Гадать, в каком состоянии он сел за руль, если из-за поворота его вынесло на встречную обочину. Гадать, насколько трусливым он оказался, если даже не притормозил после того, как сбил человека. Но тогда Владимиру было не до этого. Он, оглушенный, лежал на земле, и к нему сбегались свидетели ДТП.

– Я не терял сознание, – вспоминает он. – Помню, боль в ногах была невыносимая, я решил, что сломал их.

Но все оказалось гораздо хуже – пострадал позвоночник. Владимира в критическом состоянии доставили в Борскую ЦРБ, где его чуть больше недели пытались стабилизировать борские врачи, и, как только стало возможно, перевезли в 39-ю больницу Нижнего Новгорода. Сложные переломы позвоночника требовали немедленной операции в НИТО, но транспортировать, а тем более оперировать его в настолько тяжелом состоянии было нельзя.

– Три месяца я лежал в больнице, при аварии я получил сильный удар справа, – рассказал Владимир. – Хотели даже удалять правую почку и правый глаз – он буквально вывалился, но его вернули назад, все пришло в норму. Когда я попал в НИТО, время было упущено. Потом я уже информацию собирал, разговаривал с врачами – важно было сделать операцию в течение первых 72 часов после аварии.

Первые месяцы после аварии Владимир не мог сидеть, не мог владеть телом ниже шеи, три месяца не мог даже разговаривать (во время операции ему повредили связки). Впереди была тяжелая и очень болезненная реабилитация без особых шансов на успех – доктора предполагали, что он не сможет даже сесть.

– На первой реабилитации меня пытались вертикализировать, – вспоминает он. – Ремнями закрепляли на специальном столе и поворачивали стол вертикально. Три секунды – и я терял сознание, настолько тело отвыкло от вертикального положения.

И все же результаты были. День за днем молодое, упрямое тело возвращало себе часть утерянных навыков. Ослабевшие пальцы не могли удержать зубную щетку – Владимир привязывал ее к руке бинтом, пока рука, а затем и пальцы, не привыкли к нагрузке. Руки отказывались удерживать даже бритву – парень заставил себя взять в руки не только бритву, но и гантели, чтобы укрепить ослабевшие мышцы.

– И даже курить специально начал. Ведь чтобы закурить, мне нужно было сесть в кровати, потом пересесть на коляску, выехать из комнаты, удержать в руках сигарету, прикурить ее, чтобы не уронить, потом назад – минут на сорок процесс. Сейчас я, наверное, привык. Ко всему можно привыкнуть. Привык сам себе делать уколы, привык каждый день отвлекаться на дела, чтобы не чувствовать постоянной боли… Вот насчет боли тоже вопрос сложный. Есть у меня знакомый, тоже с инвалидностью. У него полностью потеряна чувствительность. Он очень удивился, когда узнал, что я чувствую боль в ногах. А я задумался, что лучше: ощущать боль или не чувствовать совсем ничего?

Сейчас Владимир хоть и с трудом, но может встать у шведской стенки, держась за перекладины. После аварии ноги совсем отказывались держать тело, но со временем он смог пройти на ходунках 60 метров больничного коридора.

– И вот иду я по этому коридору, а навстречу мой лечащий врач: в бумаги смотрит, чем-то занят. Вдруг на меня глаза поднял, тут же подошел и спрашивает: «Ты еще постоять можешь?» – «Могу, – говорю. – А зачем?» – «Да я сейчас за фотоаппаратом сбегаю!» Он, кстати, на моем случае потом диссертацию защитил. Тогда в больнице у студентов учеба была, так меня по аудиториям возили как наглядное пособие, – смеется Владимир. – Я, кстати, не могу сказать, что в больнице все депрессивно было. В палате нас лежало четверо, все с юмором, мы шутили целыми днями. Хотя, конечно, накатывало иногда, мысли в голову лезли разные… Я и тогда об этом думал, и сейчас уверен: с теми, кто получил травму, должен работать серьезный психолог. Ко мне заходили психологи, девчонки совсем молодые, может, практикантки. И через пару минут из палаты в слезах выбегали. Нет, им никто не грубил, просто они моего состояния не выдерживали. Поймите, вот только что ты был молодым, здоровым парнем с кучей планов и с кучей идей, ты был опорой для мамы, бабушки, у тебя была личная жизнь. А потом раз – и ничего этого нет. Вот это труднее всего принять: жизнь продолжается, но она теперь совсем другая! Нужно сознание себе перепрошить и быстрее понять – так, как раньше, уже не будет.

Хотя есть вещи, которые не меняются. До аварии Владимир не был домоседом, не стал им и после. В детстве он мало ходил в садик, почти все время проводил вместе с дедом – заядлым охотником и рыбаком. С пятилетнего возраста в компании удочки, ружья и старенького мопеда колесил по борским лугам, с соседскими мальчишками колотил палками ближайшие заросли крапивы и был, как сам говорит, «совершенно счастливым ребенком без интернета». Став старше, вступил в «Школу выживания», которая работала при ЦВР «Алиса».

– Без еды и воды уходили в лес на несколько дней, ходили пешком в Семенов, хотели как-то раз с парашютом прыгнуть, но не получилось – погода была нелетная, – рассказывает Владимир.

С летной погодой ему повезло позже, уже после аварии. Свою мечту – совершить затяжной прыжок с парашютом с высоты 4 000 метров – Владимир осуществил.

– Когда я приехал, инструкторы на меня посмотрели и сказали: «Отчаянный ты парень!» Это было нереально круто – выйти из самолета в открытую дверь, как будто шагнуть в никуда! Обязательно прыгну еще раз.

Пять лет назад Владимир купил машину, переделал ее на ручное управление и вернулся за руль.

– Это мои ноги, так что за машиной я слежу, если что-то не так – сразу в ремонт, – рассказывает наш герой. Съездить есть куда: вместе со знакомыми из «Инватура» (общественная организация людей с ограниченными возможностями здоровья) выезжает на природу, старается выбираться куда-то с друзьями. Он много шутит, много улыбается. Он живет. Потому что сломанный позвоночник – это еще не сломанная жизнь.