О жизни блокадного Ленинграда известно многое. И многое неизвестно. Как жили и выживали, работали ради фронта и пока еще очень далекой Победы, спасали от голодной смерти близких и совсем незнакомых людей, играли свадьбы и рожали детей, писали стихи и проводили экскурсии по Эрмитажу, где от отправленных в эвакуацию картин оставались одни только рамы… 872 долгих, страшных, изматывающих голодом, холодом и неопределенностью дня… Сегодня мы хотим познакомить вас с воспоминаниями очевидцев тех событий. Это известные в отечественной культуре люди, которых мы знаем по работам в кино, театре, живописи. Многих из них уже нет среди нас, но остались их голоса, роли, картины. Остались их рассказы о том времени. Прочтите и посмотрите на своих кумиров иначе.

Елена Образцова – всемирно известная оперная певица. К началу блокады ей было 2 года:

– Помню воздушные тревоги и как бегали в бомбоубежище. Мы жили на улице Маяковского, рядом была больница, и там штабелями лежали трупы. Но боялись мы только одного – что не хватит хлебушка, за которым стояли в очереди в 40-градусный мороз. Чувство голода преследует меня до сих пор: даже если в какие-то шикарные рестораны хожу (богатые люди порой приглашают) ничего не могу на тарелке оставить – обязательно беру с собой. Не понимаю, как можно что-то не доесть. Жажда еды осталась на всю жизнь. Когда умерла моя мамочка, и я заглянула в ее холодильник, я так плакала… В морозилке были кусочки колбасок, еще чего-то на черный день…

А моя бабушка не только блокаду перенесла, но даже кошку свою уберегла. От ее любимицы Кенки, прежде красивой и пушистой, кожа да кости оставались, и бабушка от своей стограммовой пайки хлеба какой-то миллиметр-сантиметр отщипывала и ей отдавала – этим ее и спасла.

Алиса Фрейндлих – актриса театра и кино. Войну встретила 7-летним ребенком:

– Наша семья выжила только благодаря бабушке Шарлотте – папиной маме. Она была немкой по происхождению и прививала нам железную дисциплину. В первую, самую страшную зиму 1941–1942 гг. ленинградцам выдавалось по 125 граммов хлеба – этот маленький кусочек надо было растянуть на весь день. Некоторые сразу съедали суточную норму и вскоре умирали от голода, поэтому бабушка весь контроль над нашим питанием взяла в свои руки. Она получала по карточкам хлеб на всю семью, складывала его в шкаф с массивной дверцей, запирала на ключ и строго по часам выдавала по крошечному кусочку. У меня до сих пор часто стоит перед глазами картинка: я, маленькая, сижу перед шкафом и умоляю стрелку часов двигаться быстрее – настолько хотелось кушать.

Мы бы действительно умерли с голоду, но случилось чудо. Когда-то очень давно мама выкормила чужого мальчика – у его мамы не было молока. Во время блокады этот человек работал в горздраве, как-то нашел маму и помог ей устроиться бухгалтером в ясли. Заодно туда определили и меня, хотя мне тогда уже было почти 8 лет. Когда приходила проверка, меня прятали в лазарет и закутывали в одеяло.

Прошло столько лет, но эхо блокады продолжает звучать во мне. Например, я не могу видеть, если в тарелке что-то осталось недоеденное. Говорю внуку: «Положи себе столько, сколько сможешь съесть, лучше потом еще добавочку возьмешь». Сердится… Просто он, человек мирного времени, не может представить, что эта крошечка хлеба может вдруг стать спасением от смерти…

Илья Глазунов – советский и российский художник. Блокаду встретил 11-летним подростком:

– Голод. Вначале, несмотря на огромную слабость, голова очень ясная. Потом временами начинаешь терять сознание, восприятие реальности нарушается… Нестерпимый холод. Свыше 40 градусов мороза… Первым в январе 1942 г. не стало дяди, брата моей матери. Потом умер мой отец. Он страшно, протяжно кричал: «А-а-а-а!» – в комнате, освещенной тусклым пламенем коптилки. Как сказал врач, вследствие «психоза от голода». Отцовский крик долго потом стоял у меня в ушах и вызывал ужас. В начале февраля 1942 г. умерла моя бабушка. Как-то мама пришла из магазина напротив дома, где нам выдавали по 125 граммов хлеба на человека. С трудом дыша, легла на кровать и тихо сказала: «У меня больше нет сил…» С тех пор она не вставала.

Мой дядя (родной брат отца) был главным патологоанатомом Северо-Западного фронта, академиком военной медицины. Он не раз просил шоферов, везущих по льду Ладоги медикаменты в осажденный город, найти его семью: брата, мать, сестру, племянника – и привезти их на Валдай, где находился Центральный госпиталь Ленинградского фронта. Одна из грузовых машин смогла доехать до города. Это был конец марта 1942-го. Так я был спасен. После месяца в военном госпитале меня отправили в глушь Новгородской губернии – деревню Гребло. Я каждый день писал маме, успел получить два письма от нее: «Дорогой мой, единственный мальчик! Все время думаю о тебе. Никогда не думала, что буду так скучать. Как-то ты? Радуйся, что уехал. Сегодня бы и есть тебе было нечего… Единственное, что хочу, – к тебе. Не бойся за меня… Пиши мне сколько можешь – одно счастье. Целую моего родного». Больше писем от нее не было. Мама умерла, когда мне было 11 лет. Тогда и поселилось в моей душе чувство одиночества. И воля к жизни. После блокады я так заикался, что даже поначалу в сельской школе отвечал письменно, но никто не смеялся надо мной, все относились с любовью и дружеским пониманием.

Любовь Соколова – актриса театра и кино, сыгравшая мам главных героев во многих картинах. В 1941 г. ей было 20 лет. За 2 года до начала войны девушка из г. Иваново приехала в Ленинград учиться в актерской школе. В мае 1941 г. вышла замуж за своего однокурсника Георгия Араповского. Когда началась война, Люба пошла работать на авиационный завод слесарем по обработке деталей к двигателям самолетов.

– Услышав «От Советского информбюро…», Жорка метнулся в военкомат. Но его не взяли на фронт по состоянию здоровья. Он и свекровь также устроились на завод. 31 июля 1941 г. мне исполнилось 20 лет. И в этот день мы поехали со свекровью по делам за город. Вышли из вагона, идем по улице, вдруг подходит ко мне статный бородатый старичок. Он очень мягко меня остановил, заглянул в глаза и говорит: «Имя мое Николай. Ты будешь есть по чуть-чуть, но выживешь». А мы ведь тогда еще голодную блокаду и представить не могли. Далее он сказал: «Выучи молитву «Отче наш» и еще выучи по-немецки «Gottes Mutter, hilf mir». Это по-русски значит: «Матерь Божья, помоги мне». Сказав эти слова, старичок отошел и скрылся за забором, а свекровь моя оцепенела и говорит: «Это же Николай Чудотворец! Догони его!» Я бросилась за забор, а там огромный пустырь и никого нет… Человек не мог здесь никуда исчезнуть так быстро. Мы тут же пошли в церковь, и там на иконе Николая Чудотворца я сразу узнала того старичка.

…Потом была блокада. Первыми умирали именно такие, как мой Жорка… статные красавцы. Организм их намного тяжелее переносил этот ужасный голод – жизнь с 50-ю граммами хлеба в день подкосила Георгия очень быстро. И вдруг – крыса! Откуда она взялась?! Мне так хотелось ее съесть! Видя, как мучительно умирает муж, отдала крысиный труп ему. Он не съел, а… буквально проглотил ее, затолкав в рот и… умер через минуту… В блокаду голод скосил всех моих близких, а я одна, вопреки логике, выжила. Молитву «Отче наш» читаю и теперь каждое утро.