– Я когда курсантом был, в самоволочку к будущей жене бегал. И когда делал ей предложение, спросил: «Ты хоть знаешь, что тебя ждет? Кто я и чем я буду заниматься? Судьба готовит меня в самое пекло. Ты не думай, что я буду на службу ходить, и мне будут честь отдавать». Ирина сделала большие глаза, но согласилась. И честь и хвала ей: она четко прикрывала мои тылы все 25 лет службы в милиции…

Образы, сравнения, яркие примеры. В нем читается артист, художник (он и, правда, окончил художественное училище) и где-то даже поэт. О своей службе Владимир Николаевич Бекетов рассказывает, словно книгу пишет. Он, кстати, и правда, пишет ее неспешно, пока в стол. В преддверии Дня ветеранов органов внутренних дел Владимир Бекетов рассказал про свою беспокойную четверть века в милицейских погонах.

– Владимир Николаевич, Вы родом из Арзамаса, но вся ваша служба прошла на Бору. Как так вышло?

– Я учился в Елабужской специальной средней школе милиции МВД СССР и проходил практику в Борском отделе внутренних дел. Еще во время практики я лично раскрыл четыре преступления. Борский район – криминальный. Уровень преступности здесь был колоссальный. Таких в Нижегородской области еще три – Автозаводский и Канавинский районы Нижнего Новгорода и Дзержинск. И когда было распределение, я решил служить на Бору. Пришел инспектором Уголовного розыска, через год стал старшим, потом замом, а когда отдел перешел в статус УВД, я стал начальником управления уголовного розыска.

– Ваша служба пришлась, в том числе, и на 1990-е годы, когда процветала организованная преступность. Было жарко?

– А вы как думаете?! На работу идешь и не знаешь – вернешься сегодня живым домой или нет. Бандиты подняли головы. Их группировки делили между собой сферы влияния. Каждый день кого-то отстреливали. Вечером ты с человеком разговариваешь, а утром он уже застрелен в собственной машине.

Я никогда не знал, чем и где закончится мой день – дома в кругу семьи или где-то в Кантаурове на очередной операции «Лесополоса». Проводили такие в 1980-х годах, когда вся страна жила в тревожном ожидании, где проявит себя серийный убийца Чикатило. Нашли в лесопосадке труп женщины – мы сутками там работали и строили версии, имел ли отношение к этой жертве самый известный советский маньяк или нет.

Каждая группа работала по своей категории преступлений: угонам автомототранспорта, убийствам, квартирным кражам… Конечно, когда были резонансные преступления, все бросали и вливались в общий строй.

– И одним из таких преступлений стало убийство генерального директора Борского стекольного завода Владимира Максимова. Расскажите об этом.

– Банда Юдина – это настоящие беспредельщики, которым убить, как высморкаться. Мы уже начали их разрабатывать, когда в июле 1996 года они убили Владимира Максимова. Догнали его на мотоцикле «Ява» и расстреляли из пистолета. Тяжело раненый директор сумел добраться до ближайшего подъезда, где скончался от потери крови. Я получил от своего агента первую информацию по этому убийству. Оно было раскрыто по горячим следам. В итоге нам удалось доказать еще пять убийств, числившихся за этой бандой, хотя их было гораздо больше. Он был приговорен к смертной казни, но из-за моратория она была заменена на пожизненное заключение, а потом и вовсе на 15 лет. Это очень обидно. Но Юдин головой остался в 90-х, он вышел и снова сел.

– Есть случаи, которые остались в Вашей памяти?

– Был случай – поступил звонок с Останкинской стороны. Мужчина изнасиловал свою мать, засел в доме и стреляет по прохожим. Мы втроем – ответственный, следователь и я поехали на эту заявку. С собой – один автомат Калашникова. Я свое оружие даже не взял. Был март, еще снег хлюпал под ногами. Я разулся и босиком по этому снегу, чтобы лишнего шума не создавать. Пробрался в дом сверху, открываю люк, смотрю – он лежит, стреляет. Когда прыгал на пол, я так орал… Не знаю, кто больше испугался: я – собственного крика или стрелок. Но крик мой его обескуражил, и я его взял.

Конечно, были случаи, когда человека хотелось просто по стенке размазать. Например, женщина в общежитии на Стекольном в туалете родила мальчика, пуповиной его задушила, завернула в пакет и выбросила на помойку. А собаки растащили, одна голова от ребенка только осталась. Животные так не делают… С такими людьми даже дышать одним воздухом противно.

– Как Вы абстрагировались от этого? Ведь была за стенами УВД и мирная жизнь…

– У меня была хорошая психологическая подготовка в спецшколе. Я знал, как важно уметь перезагрузиться, и для себя нашел такое решение проблемы. Когда шел домой, обычно было уже темно – я выходил из своего кабинета, выключал свет, и в этот момент все мои рабочие проблемы оставались там, в кабинете. К жене и детям шел совершенно «чистым». Знаю, некоторые размышляют круглыми сутками о том или ином преступлении, в том числе и дома. Но если так жить, то можно в психушке закончить через полгода. Было, за час до моего прихода домой, в меня стреляли. Не попали, но испуг есть испуг – руки трясутся. Если я все это буду в голове держать, в каком настроении я к семье приду? У меня жена до сих пор и половины не знает того, что со мной на службе было. А с утра я возвращался на работу, включал свет в кабинете и заново начинал переваривать все рабочие дела.

– Отец Ваш воевал в Великую Отечественную, был первоклассным снайпером и в 1943 году даже был в числе тех, кто обеспечивал безопасность лидеров союзных государств на Тегеранской конференции. Вы тоже прошли в спецшколе милиции огнестрельную подготовку. А приходилось вам применять оружие в свой службе?

– У меня было оружие на постоянном ношении, всегда при себе, в сейфе. Но на оперативные мероприятия я его не брал. Такая моя тактика. Я считаю, что преступника можно переиграть в любой ситуации. И когда мы приезжали на стрельбы, я всегда своим сотрудникам говорил: «Мужики, вы умейте стрелять, но лучше не попадайте».

– Почему?

– Потому что это в кино направо-налево пуляют, а в жизни за каждым выстрелом идут сто проверок – правильно ли ты оружие применил, имел ли право… Есть целый список, против кого я не имею право его применять, и это должно быть на подкорке в голове записано. Выстрелил – тебя ждут долгие разбирательства. А можно еще и сесть.

– У Вас было 40 человек оперативного состава. Сложно управлять такими людьми?

– Сложно. И, чтобы был порядок, руководитель в таком коллективе должен пользоваться авторитетом, должен уметь чувствовать золотую середину – не закручивать гайки, пока резьбу не сорвет, но и не лояльничать лишнего. Я стоял горой за каждого и никогда за спины своих ребят не прятался – и в окошко первым лез, и вилами из него в меня кидали… да всякое было.

– И важно было еще удержать людей от соблазнов, коих было немало в 1990-е?

– Соблазны были и есть абсолютно во все времена. И тут без личного примера никак, может, это и громко звучит. Я не хочу сказать, что я ангел, но бандиты знали, что со мной бесполезно говорить на языке взяток. Чего мне только не привозили, я бы озолотился, если бы брал. Но, если ты один раз возьмешь, то все, это труба, пойдет – поедет. А со своими инспекторами я старался быть всегда рядом, разговаривал и наставлял, готов был их защитить. И надо сказать, что пока я руководил Управлением уголовного розыска (а это 18 лет), ни одного моего сотрудника не уволили и не посадили. И не убили, хотя раненые были. Личный состав свой я сохранил. Но наказывал тех, кто распускал руки. Я всегда говорил: «Если ты выбиваешь показания, ты просто – дурак! Ты построй разговор так, что человек и не поймет, что отвечает на твой вопрос». У меня, например, была тактика: сидит передо мной такой приблатненный и говорит: «Начальник, я ничего тебе не скажу». А я отвечаю: «Мне и не надо. Давай просто поговорим. А я буду ставить себе пометки». И на пустом листе бумаги в процессе разговора ставлю палочки. Собеседника это жутко раздражало, он начинал нервничать: «Я ж тебе ничего не сказал? Это где я тебе столько раз ответил?». А я: «Все, что надо, ты мне сказал».

– В 2010 году Вы организовали музей борской милиции, где можно проследить всю ее историю. Здесь и холодное, и огнестрельное оружие, и первый светофор на Бору, и телефон доверия, который стащили малолетки на третий же день прямо со здания УВД, и форма сотрудников милиции разных лет… Где Вы достаете экспонаты?

– Семьдесят процентов экспонатов – из моей личной коллекции. Вот, например, диван. Не именно этот, конечно, но такой же стоял в кабинете моего отца. Он тоже служил в милиции – в ОБХСС в Арзамасе, откуда я родом. Бывало, закружится на службе – допросы и прочее… Приедет за мной в садик поздно – там уже один сторож – завернет меня в тулуп и везет к себе на работу. Даст кусок хлеба, сахаром посыпанный. Я наемся и ложусь спать у него в кабинете на таком же диване. А как он меня потом домой спящего увозил, даже и не помню…

– Точно так же и Вы своих детей почти не видели, вся жизнь прошла на службе. Вам никогда не хотелось ее бросить?

– Раз десять точно хотелось сорвать погоны и уйти на «гражданку». Но я все выдержал, потому что это мой долг и он мне ночью снится. Несмотря ни на что, работу свою я обожал. И то, что проработал столько лет с опасностью для жизни, ни грамма не жалею. Служба в милиции – это как татуировка на теле, которую не свести. Надо просто с этим жить, и я живу. И мне не в тягость. Если бы мне сказали, вот тебе еще одна жизнь, проживи ее, как хочешь, я бы прожил ее точно так же.