Наша общая память в ожогах войны. Кому доверить фронтовые отцовские письма? Вот они, бесценные пожелтевшие треугольнички, истертые в местах сгибов, кое-где обмахрившиеся по краям. Разворачиваешь – и боишься, что рассыплются в руках эти послания из прошлого.

Тесные строчки, выцветшие чернила и потускневший карандаш не всегда позволяют прочесть слово.

– Я работал с лупой под лампой, на солнечный свет смотрел. По словечку разбирал. Записывал, возвращался к прочитанному. Много часов и дней было потрачено, понимаете? – рассказывает Евгений Буравников о письмах, которые попросила «расшифровать» соседка, Лидия Руина (Торгованова).

Евгений Михайлович перебирает листочки, волнуется:

– Это же такая ценность! Вот тут он пишет… А здесь нужно сначала на обороте прочесть, а потом вот здесь – свернуть и читать на треугольнике…

В нужные руки попали письма! Евгений Михайлович Буравников, автор книги «Память в ожогах войны» 6+, изданной в 2021 году, знает ценность таких документов, а в отношении этих писем, точнее сказать, «свидетельств», свидетельств событий военных лет, семейных отношений, чувств. Коренной борчанин Евгений Михайлович сопоставил изложенные в письмах факты и расспросил детей, что они помнят об отце, погибшем во время войны. Нашему вниманию он предлагает свое небольшое краеведческое исследование. Теперь это наша общая память в ожогах войны.

Это знаковое место в истории города. Предположительно, этот дом с противопожарным баком, стоявшем на улице, запечатлен на снимке А. М. Драницына в начале XX века. Недавно обветшавший жилой деревянный дом с полуподвалом был снесен. А построен он был Ананием Суниным в 1890 году. Дом соединил в тот год деревню Палкино, размещавшуюся на пригорке, с центральной улицей села Кононово – Преображенской.

В этом районе с раннего утра закипала шумная и бойкая жизнь, которую радостно начинали петухи, мычавшие коровы, блеявшие на разные голоса козы и овцы, которых хозяйки провожали в стадо, на выпас в луга. Здесь же слышались ржание лошадей и голоса извозчиков – это выезжали на работу занимавшиеся извозом братья Кожановы, Лягаевы, Колесниковы, собиралась рыболовецкая артель, которой руководили потомственные рыбаки Шитовы и Одиноковы.

У здания пожарной дружины, которое соседствовало по проулку с указанным домом, всегда кипела работа: проходили учебные занятия и тренировки добровольцев-пожарных, проводился ремонт пожарного инвентаря, чистилось пожарное озерцо против правления. Здесь всегда можно было встретить почетного члена дружины М. А. Кабальнова.

В 1934 году, когда Бор уже несколько лет числился поселком, дом № 25, далеко уже не новый, был куплен у старых его владельцев коренными жителями Бора – молодоженами Торговановыми, Григорием Михайловичем и Ниной Ефимовной.

Григорий родился в 1908 году в семье Торговановых, Михаила Николаевича и Татьяны Николаевны (в девичестве Одинцовой), которые жили с соседями в большом полукаменном доме в самом центре Бора. Дом этот стоял на месте, где сейчас растут голубые ели перед фасадом здания администрации Борского округа, низ которого занимала мясная лавка Везломцевых.

Детство и юность Гриши пришлись на тяжелые военные годы Первой мировой войны, двух революций, братоубийственной Гражданской войны и тяжелейших голодных лет всеобщей разрухи в стране. Учиться было некогда. Григорий окончил лишь трехлетнюю церковно-приходскую школу, выявившую у мальчика, кстати, любовь к математике. Двенадцатилетним ребенком он начал трудиться, помогая семье выжить.

Тогда Гриша подобрал на обочине одной из проселочных дорог обессилевшего и потому обезножевшего малого жеребенка, жить которому оставалось считанные часы. Вероятно, безнадежного жеребенка бросил проходивший обоз. Обливаясь слезами жалости к животному, будучи сам голодным, мальчик на руках, напрягая все свои силы, принес умиравшего жеребенка домой. Из бутылки с соской, отдавая свою порцию молока жеребенку, Гриша начал его выхаживать. Мальчик сумел поднять его на ноги и вырастил верного друга и кормильца семьи. С ним он начал работать возчиком на грузах между станцией Моховые горы и паромной переправой через Волгу.

Став старше, Григорий вместе со своим четвероногим другом принимал участие в строительстве железнодорожного моста, силикатного и стекольного заводов, войлочной фабрики и т. д. Набравшись с годами опыта работы с людьми и обладая недюжинным умом и организаторскими способностями, он в возрасте 26 лет начинает руководить бригадой ломовых извозчиков, в которой трудились Кожановы, Бобков, Стекляннов, Маслов, Матвеев. Бригада вывозила лес с керженецких лесоразработок к местам его сплава по реке Керженец.

Примерно в то время Григорий Михайлович создает крепкую и дружную семью. Он покупает дом, корову, новую лошадь взамен состарившегося друга. Поведя в доме необходимый ремонт, он заселился в него с молодой женой Ниной Ефимовной весной 1935 года.

Один за другим у них появляются дети: Лидия – в 1936 г., Михаил – в 1937 г., Юрий – в 1939 г. В семье царили взаимная любовь и счастье.

Но на пороге дома уже стояла грядущая война. 6 июня 1941 года Григорий Михайлович Торгованов был призван военкоматом на военные сборы, с места проведения которых в семью пришло его первое письмо.

«Нина, писать некогда. Насчет паруса – хотят лодочники его захмылять. (т. е. присвоить – пояснение со слов дочери).

Эта краткая бытовая записка отправлена почтой за считанные часы до начала Великой Отечественной войны. На треугольнике нет еще отметки о проверке письма цензурой, а борский почтовый штамп получения письма обозначен в шоке и суматохе первых дней войны неполной датой – 30.41 г.

Торговановой Нине Ефимовне, 20 августа 1941 г. (Полевая почта № 519 – Бор 30.9.41)

«Здравствуй, уважаемая жена Нина и любимые детки – Лида, Миша, Юра. Очень я соскучился об вас и обо всех родных и знакомых. Сам я пока жив и здоров, того и вам желаю. Нина, мне очень желательно узнать, как вы живете, как получаешь стипендию, насчет хлебца как обстоит дело у вас, и вообще весточку с родины. Мы ждем, все красноармейцы, но почему-то никому ни одного письма не приходило. Не может быть того, что всем не пишут. Мы полагаем, что с почтой что-нибудь дело обстоит плохо или наши письма к вам с адресами не дошли.

Нина, я тебе писал писем много, писал и маме, но от вас не получал. Нина, я еще раз тебе пишу и напоминаю, что если будешь писать мне письмо, то пропиши о своей жизни: как управляешься с нашей семейкой, как твое здоровье и здоровье детей. Напиши, кого после взяли в армию и ясно: получали ли письма от сестры Серафимы и брата Николая. Я сумлеваюсь, живы ли наш молодой зять и моя сестра, а также есть ли весточки от брата твоего Шуры. Нина, и с удовольствием я б хотя здесь, на чужой стороне, поглядел на снимках моих детей. Ты бы сняла их и фотокарточку прислала мне с письмом. Я сам в бороде, хотел сняться и послать свой снимок на память детям, потому что мой отец не был снят и нам посмотреть было не на что. Младшие забыли его скоро личность, и тем сложнее. Он не мог, видно, из-за греха, а я – и из-за суеверия тоже, знаешь, но собираюсь. Многие говорят, что послание домой фотокарточки – признак разлуки, а разлуки наши – это есть смерть, чего что-то всем не желательно. А поэтому я попрошу и твоего фотоснимка.

А затем красноармейский привет всем родным и знакомым от Григория Торгованова. Мой адрес: 519 – полевая почта, индекс /у – медсанбат Торгованову Григорию Михайловичу. На том и до свидания. А теперь передай лично от меня моим детям, что их папа слал им поклон до ихнего возраста и затем целовал их.

Подпись: Торгованов»

«Здравствуй, уважаемая жена Нина и любимые детки, Лида, Миша, Юра, и все родные. Желаю всем успеха в вашей жизни, но сумлеваюсь, вряд ли есть у вас они. Сам я жив, сыт и здоров, но одет слабенько. Холодные осенние ночи кажутся длинны. Дождички тоже заставляют нас дрожать, сушиться негде. За время моей службы первый раз сегодня, 6 сентября, мне пришлось ночевать в деревне в хате, а то посетили все белорусские леса, а также Украину всю облазили, а сейчас едем около Курска, в деревне Мальцово, откуда и пишу письмо. Здесь, пока мы в дороге, маршрут наш 550 километров.

Едем снова формироваться, чтобы идти снова на фронт. Сейчас не так опасно. От фронта отъехали. Были и в окружении, ночью удалось умыкать. Наши борские ребята, которые взяты со мной в одну дивизию, вряд ли живы, если не в плену. Колька Панкратов, Мишка Жегалов, Белов, Евсеев, Генкин, Батманов К., Болотов Н. – все эти ребята вряд ли живы, они были в нашей дивизии, но после боя в остатках их я не вижу. Но моя судьба пока ничего: при медсанбате находимся в караульной роте, хоть по ночам опасно десантов, но было только на нас 2 нападения, а то все самолеты бомбят – ну не без этого! В смысле питания у меня неплохо, потому что я для части забиваю скот. А поэтому на кухне у меня знакомство…

Говорят начальники, что вместо машин нам дадут 120 лошадей, потому что по украинской земле осенью машины больно буксуют, не едут, возможно, поставят на лошадях ездить. Можно бы при лошади выставить ступеньку по большим забоинам, да не стоит.

Ну пока о своей жизни писать больше нечего. Была б возможность, то я стал просить у тебя, Нина, носки теплые, портянки, варежки, свитер. И та стеганка теперь бы не лишняя, которую я послал с Валькой Соколовой обратно. Но если б была та стеганка со мной, я все равно ее бы бросил. Ну этого ты, Нина, думать не сможешь, потому что даже письма и то я от тебя получить не могу.

Нина, писать больше нет времени. Письмо не дописал. Опять в путь. До свидания. Поцелуй за меня Юрку. Он, наверно, уже забыл отца.

6. 09.41 г. Торгованов»

«Здравствуй, уважаемая жена и детки, Ляля, Миша, Юра… Это из получения писем, которые мне вы, Нина, послали 3 августа, и от мамы я получил одно письмо. И получил оба письма 8 сентября. Я этим письмам был рад так, как замерзающий человек – теплу, закутав тело. Начал читать эти письма. Но очень, Нина, вы мало меня оповестили с новостями моего любимого приволжского уголка, того, где я родился и вырос. Мне очень интересно все, что творится не у нас, а у вас, и стало новостями, которые вы, Нина, прописали б мне. И особенно о семейном положении тоже написала, Нина, очень сокращенно, например, запасли ли сена для коровы, и насчет дров как обстоят дела, да и денежки как вы получаете от сберкассы, да и об огородниках маленько тоже написали бы.

Ну ладно насчет нас! Теперь я напишу о своем существовании. Я теперь путешествую на конях от самой Украины, не доезжая Воронежа. Мы сейчас находим всю «стужераторию». Мы ездим по черноземной сильно размятой глине, так что машинам идти невозможно, а лошади, хоть по брюхо в грязи, но все-таки тащат, и вот ползем то туда, то сюда. Ночуем в хатах на грязных землях. Уже больше месяца эти ночлеги улучшили мое положение, а самое главное, днем ползем по колено в грязи, а ночью ходим кормить лошадей и потом ложимся в грязной хате и на грязной земле, и набрали с этими ночлегами вшей на своё тело, так что от этого горя и спокоя нет.

В бане не мылся целый месяц. Но наконец остановились мы в одной деревеньке недалеко от железнодорожной станции, и я в овраге развел костер и прокипятил в ведрах свое белье, хотя раздеваться и грязно, и холодно. А потом, на другой день, вымылся в бане при вокзале. Ну и еще мое горе: ботинок расхудился – портянка вылезает. Ну, я думаю, если не удастся подобрать, сделаю чуни из невыделанной кожи, да к зиме еще хочу сшить жилетку под шинель из овчин. Овечек много резать приходится, а овчины девать некуда. Я и выделал 4 штуки – меня один человек выучил. Сошью тоже сам, потому что рукавиц уже 5 пар сшил. Мудрить приходится, а то холодно: ехать и по ночам приходится. Пока жив, надо спасать себя от холода и ноги от мокроты, а то у нас один заболел от простуды ног. Ну насчет харчей: иногда очень хорошо, когда режу скотину. Ну и не без того, и дороги дальние иногда.

Бывает и пробел, Нина. Когда я тебе прислал письмо из Украины, вскоре мы там попали под здоровый обстрел: минометы рвались рядом, пули летели мимо, рядом люди валились, а меня миновало – только вылетел из машины, но все равно остался цел. Иногда нападает такая тоска, что «забеснуешь», как волк в клетке, начнешь глядеть на северную сторону, на свое гнездо. Если отпустили бы, босиком, без куска хлеба – и то прибежал бы, как бывало, приходил с конями. Ну и успокоишься тогда, когда увидишь своих ребят – сусликов вместе с нами.

У нас командирами С…лов, Нико…, Серебряков. Эти ребята – все с нашей части».

Далее следует ряд добавлений на углах письма-треуголки, включающих сообщение жене о получении двух писем и передачу приветов Фирсу Федоровичу, Константину Сергеевичу, Александру и другим лицам, уже не читаемым поименно, за исключением приписки: «Срочно наши борские новости: убили Павла Кирикова и многих других боровлян из нашей части». И напоминание жене: «Нина, я в письмах первых просил снять детей на фотоснимки и переслать их по почте или письмом. А затем – до свидания, жена Нина и детки, Ляля, Миша, Юра. Желаю вам здоровья и хорошего счастья в вашей жизни, а еще привет родным.

Григорий Торгованов»

Это письмо стало последним, которое получила семья Григория Михайловича. После него последовало продолжительное молчание. Запросы в воинскую часть о его судьбе и извещение, что рядовой Торгованов Григорий Михайлович пропал без вести в марте 1942 года. Но следы Григория Михайловича не затерялись на дорогах войны, и он не ушел в безвестность. После войны семья узнала от его сослуживца, вернувшегося из плена, что Г. М. Торгованов попал в плен. На территории Польши он погиб под завалом, когда пленные разбирали какой-то строительный объект. Информация эта подтвердилась на страницах газеты «Борская правда», когда были опубликованы списки лиц, побывавших в плену, составленные по материалам военных архивов краеведом Александром Молоковым.