– Товарищ командир, ваше приказание выполнено! – бодро отрапортовала в телефонную трубку Мария Макаровна Чегодаева старинному знакомому в день своего юбилея. Сосед по саду, военный в отставке, он частенько говаривал: «Ты, тетя Маша, доживешь до 100 лет!» 12 мая Марии Макаровне исполнился век!

– Моя тетя Груша работала в столовой авиационного завода, кормила летчиков-испытателей. Бывало, приду я к ней после школы, она мне говорит: «Ты вот тут, Маруся, посиди в коридоре маленечко, я всех обслужу, и сядем обедать».

И тем же путем подходит ко мне Валерий Павлович Чкалов:

– О, племяшка (он меня племяшкой звал – никто не верит), пойдем со мной. И ведет меня в отдел, где летчики обедают. А тете говорит: «Груша, у нас нищих нет, пусть сидит здесь, а не за дверьми». Валерий Павлович полный такой был, осанистый, надевал сапоги – покряхтывал. А еще он чай интересно пил. Масло сливочное ножичком резал и прямо в стакан бросал.

Мария Макаровна вспоминает: когда Чкалов разбился, люди не спали ночь, стояли у завода и плакали. Рассказывает и о том, как позже она, рядовая отдельного городского батальона, помогала строить Чкаловскую лестницу и как опасались они с подружками пленных немцев, что трудились здесь же.

Но вернемся в год 1921-й. В голодный, убийственный год родилась Мария Макаровна. Мать вспоминала: нечего был даже завернуть в тряпочку пососать первенцу. Но выжила, выстояла старшая из пяти детей – Маша. И голод 1931 года тоже всей семьей удалось пережить. Что ели бедные крестьяне на родине Марии Чегодаевой, в девичестве Гришиной, в селе Собчакове Рязанской области?

– Хлеб из коры липы да из желудей. Муки чуток мать в форму посыплет, чтобы корочка была, а все остальное зелень. На хлеб-то он был не похож, не резался, мы его ложками ели. Когда мне было десять, помню год, поели в округе всю лебеду. За 35 километров у меня тетя Надя жила – мы уж там этой лебеды наберем, отец намелет из нее зерна, вот из него хлеб и пекли.

Из беспросветной нищеты рязанской деревни в начале 1930-х годов тетка Груша забрала Машу в Горький. Позже на год она возвращалась домой, но все же в индустриальном городе было сытнее, и здесь сначала обосновалась Маша, а перед войной не в Горький, а на Бор приехала и вся ее семья.

Портниха-машинистка 6-й швейной фабрики г. Горького Мария Гришина сначала шила рабочую одежду. Война принесла новые заказы: палатки, противогазы – все для фронта. А в 1943 году рабочие фабрики были мобилизованы в 367-й отдельный городской батальон МПВО.

– Сначала мы ходили по госпиталям на медицинскую практику. Потом с Московского вокзала, куда приходили военные составы с ранеными, мы развозили бойцов по госпиталям. Был у нас подшефный госпиталь в Плотничном переулке, там мы – санитарки – помогали постоянно, бинты стирали. Нас учили чепчики делать, повязки. Я серьезная была, слушала внимательно, и у меня лучше всех выходило. И, конечно, при бомбежках Горького мы всегда были на страже. Где тревога, мы бежим туда с носилками. Когда отпускали в увольнительные, я ехала к семье на Бор. Отца и брата забрали на фронт, брат погиб, отец вернулся инвалидом.

Мария Макаровна показывает военные фото:

– Дадут нам хлеб, мы, бывало, его на Мытном рынке продадим, чтоб на эти деньги на фотокарточку сняться.

Военные документы рядовой Гришиной потерялись, и военкомат участницей Великой Отечественной войны ее не признал. Но больше полувека после войны сослуживцы медико-санитарной роты каждый год встречались, вспоминая дни своей службы. Внуки Марии Макаровны с удовольствием ездили с ней на эти встречи. Сегодня встречаться некому – из той медико-санитарной роты Мария Макаровна осталась одна.

После войны с фабрики № 6 Мария Гришина ушла работать в артель имени Кирова, шила платья и пальто. А когда вышла замуж и родила первую дочку, устроилась на Борский стекольный завод. На заводе же каменщиком работал и муж Марии Макаровны – Виктор Иванович Чегодаев.

– Свекровь у меня все время пекла пироги. Однажды говорит: «Маруся, отнеси пирогов Виктору». Было воскресенье, но случилась какая-то авария и его вызвали. Я прихожу, мне начальник цеха говорит: «Вон муж твой, Машенька, смотри». Там окошечко такое, он в печи – жара пылает, и он там тешет кирпич, а пожарные его из шланга поливают. Я тогда напугалась и убежала домой. А сама работала в лесотарном цехе. Был он деревянный, ворота всегда нараспашку – холодища, зимой снег весь в цех шел. Сначала на пилораме была подрамщицей – рамщик совал деревья в пилу, а я ломиком их подсовывала. Потом в заготовочном отделе на распиловке ящиков обрезала кромки на циркулярной пиле. А когда появился экспортный отдел (это уже новое здание выстроили), меня взяли туда. Там в 1969 году я работала на распиловочной педальной пиле и получила производственную травму – руки лишилась. На этом мой трудовой путь и закончился. После этого нам дали вот эту квартиру, в которой мы с вами сидим. Я благодарна за это и 12-му цеху, и профсоюзу, и директору завода Щукину.

Она рассказывает свою жизнь неспешно, но толково. Словно бусины нанизывает на нитку. Как, работая в артели на пароме, по дороге домой отломит кусочек хлеба от 400 драгоценных граммов, рассасывает его во рту, а сама думает: а коли свекровь спросит, где хлеб? Хотя свекровь у нее была мировая.

А еще о том, как в выходные любили с мужем да с ребятишками отдыхать на Волге, как ловили арбузы, что падали с барж в реку, и смакует в памяти вкус залома – крупной жирной и нежной волжской сельди, улыбается: сейчас бы такой кусочек. Она всегда любила демонстрации – всем цехом, с гармошкой и песнями. А в День Победы и сейчас бы рада выйти – ноги не те. Но! Каждый день в ее расписании обязательная зарядка.

Ее семья – трое детей, все стеклозаводцы, четверо внуков, восемь правнуков и одна праправнучка. И каждый день звонки: «Как ты, мама?», «Как ты, бабушка?». Малыши возможность ночевать у «старенькой бабушки» воспринимают как подарок.

– Почему я так долго живу? Да сама не знаю. Счастье мое в детях и внуках, ими и живу.