С первых дней войны досужая ребятня следила за всеми изменениями, происходившими в городе, и от нее ничто не могло ускользнуть. В этом нет ничего удивительного. Повсюду (на заборах, в магазинах, на рынке, в общественных заведениях) появились плакаты «Родина-мать зовет!» и солдата, сурово глядящего в твои глаза и тыкающего пальцем тебе в грудь со словами: «Ты записался добровольцем?»

Где-то можно было увидеть новые пожарные щиты с набором топоров, лопат, багров и ведер, окрашенных в красный цвет, кошму и рядом ящики с песком. В длинном полукаменном доме, где размещался Борский торг и магазин «Дежурка», на пересечении улиц Ленина и Пролетарской, открылся магазин «Военторг», а на длинном фасаде здания появились новые мощные уличные репродукторы с широким раструбом..

Детские глаза видели и новую военную газету «Красная звезда», которая появилась в застекленной газетной стойке в единственном в городе зеленом сквере здесь же, напротив. Без внимания не оставался тот факт, что повысилась интенсивность движения поездов через Волжский железнодорожный мост.

Старшие ребята ежедневно обегали весь город и по вечерам рассказывали младшим в уличных компаниях обо всем вновь увиденном, а те, в свою очередь, рвались, чтобы проверить услышанные новости. В этом детская жизнь в первые недели войны еще мало чем отличалась от довоенной: были те же детские игры, те же детские заботы.

Но через месяц, когда в город стали приходить первые санитарные эшелоны с ранеными, привычная жизнь для детей закончилась. Все изменилось: и время, и жизнь. У детей, помимо учебы и обычной работы по дому, появились новые обязанности: отоваривание появившихся продуктовых карточек, посещение госпиталей с самодеятельными концертами и написанием весточек от раненых домой, сбор теплых вещей, махорки и кисетов для фронта, но самыми главными все же были очереди за хлебом.

На календаре – воскресенье, 20 июля 1941 года. Прошли первые четыре недели войны. Чувствую, что тревожная атмосфера жизни вокруг все более накаляется и что в ней происходят большие перемены. Но сегодня на календаре воскресный день, детский сад не работает, и я (о радость!) на целый день предоставлен самому себе. Какая-то неведомая сила толкает меня на улицу.

Жара! Утомленное в послеполуденном солнечном пекле безоблачное небо потеряло все свои краски. Скрыться от солнцепека можно только на крыльце или в тени забора. «Эх, искупаться бы!» – сверлит в голове. И тотчас же в раскаленном от жары воображении возникает зеленый берег реки Везломы с узкой и длинной косой, врезающейся в прохладную водную гладь, вместе с большим стадом коров на ней. Почти явственно щекочет ноздри рыбный запах от развешанного на кольях многометрового рыбацкого невода, и режут уши визг и крики плавающих и ныряющих в воде мальчишек и бултыхающихся на надутых наволочках девчонок. Но увы! Все это только мираж: купаться без взрослых мне категорически запрещено.

Уныло и обреченно перевожу взгляд на новые трусы, в которых я только что мысленно побывал на берегу реки. Мне очень хочется, чтобы мою обновку увидели все прохожие и полюбовались ею. Трусы красного цвета и сшиты из остатков кумача, из которого весной отец изготовил первомайский флаг. Они – моя гордость: меня, наверное, видно в них почти с любого конца длинной и голой улицы Ленина с ее редкими одиночными деревцами, кустами в палисадниках и пожухлой травой на обочинах.

Предмет моей гордости, как мне показалось, привлек ко мне внимание молодого человека в белой косоворотке с закатанными выше локтей рукавами, с какими-то бумагами в руках, который подошел ко мне с просьбой напоить его холодной водичкой. Жадно выпив поданный из ведра ковш колодезной воды и вытерев тыльной стороной свободной от бумаг руки свой мокрый, потный лоб, он спросил меня: «А где же твой папа?» Я с готовностью распахнул перед пришельцем калитку во двор и повел его по узкой тропинке, тянувшейся вдоль дома с пристройками, где отец колол дрова, привезенные им буквально накануне из борского лесхоза, с которым у него сложились дружеские связи по работе еще до призыва на финскую войну.

Утром следующего дня отец проводил меня в детский сад, что случалось довольно редко. Обычно это делала мать. На прощание он поцеловал меня в щеку и помахал на входе в детсад рукой, и только вечером я узнал, что он ушел на войну.

Три последующих дня прошли в томительном ожидании вестей от отца, находившегося в это время на Канавинском пересыльном пункте, куда Борский и другие райвоенкоматы направляли мобилизованных людей. Хорошо помню напряженность тех дней, когда мать не отходила от служебного телефона в больнице, где работала хирургической сестрой. Нервное напряжение усиливалось параллельным решением вопроса о переводе группы медработников на работу в формирующиеся на Бору и в Борском районе военные эвакогоспитали. К 20 июля 1941 г. были готовы к работе госпиталь № 2832 на базе дома отдыха в п. Моховые горы и госпиталь № 39, который первоначально был присвоен районной больнице при ее реорганизации в госпиталь.

Поздним вечером 23 июля ситуация в судьбе моих родителей прояснилась. Стало известно, что отец был направлен на должность сержанта в войсковую часть, которая формируется в г. Горьком, а мать в порядке перевода зачислена на работу в должности хирургической сестры в эвакогоспиталь № 2830. Этот госпиталь с 25 июля 1941 года начал свою работу в зданиях школы № 6 и библиотечного техникума. В его состав под этим номером вошел и госпиталь № 39, в который была экстренно преобразована больница в первые дни войны. 29 июля 1941 года госпиталь № 2830 принял первый эшелон раненых бойцов и командиров Красной армии.

Со дня первого приема раненых в госпиталь № 2830 у матери намного удлинился рабочий день. Медики трудились по 14–16 часов с редкими выходными и без отпусков, а при поступлении эшелона раненых численностью обычно свыше 300 человек и проведении срочных операций работать приходилось иногда сутками, не покидая стен госпиталя, находясь почти на казарменном положении, борясь за жизнь и здоровье бойцов и командиров Красной армии. Частыми стали суточные плановые дежурства. Дома мать появлялась только после отбоя для раненых в госпитале, чтобы возвратиться на работу к их подъему.

В те дни, когда мать полностью отдавалась работе в госпитале, я терял ее из поля зрения и попадал под неусыпное око своей бабушки Евгении Николаевны, человека богомольного и строгих жизненных правил, утвердившихся в ней еще в девичестве за время обучения при Печерском монастыре. Помогала ей присматривать за мной ее младшая дочь Сима, которая стала для меня с тех дней почти второй матерью. Помню, сколь часто длинными осенними вечерами я засыпал, дожидаясь возвращения матери с работы, под боком у своей ненаглядной тетушки на жестком сундуке с приставной табуреткой в ногах под монотонную скороговорку ежевечерних молитв богомольной бабушки.

Молилась бабушка по вечерам обычно очень долго (в отличие от утренних молитв), уединившись перед ликом Богородицы, образом Спасителя в потускневшем серебряном окладе и почти стертой временем иконой Николая Угодника. Она молилась сосредоточенно и неистово, посылая свои просьбы Всевышнему за здравие и спасение жизни своих детей и всех ближних в это кровавое время.

В силе бабушкиных молитв и в том, что они доходят до адресата, вскоре наглядно пришлось убедиться на нескольких примерах. Один из них коснулся моего отца: та войсковая часть, в которую он был направлен для прохождения военной службы, по окончании формирования стала зенитным полком войск ПВО (противовоздушной обороны), который рассредоточивался на территории г. Горького. Полк должен был защищать от воздушных налетов фашистской авиации железнодорожную станцию Горький – Московская. Стать защитником неба над родным городом и своим домом – что могло быть еще желаннее для солдата?

Не в меньшей степени помогли молитвы и ее зятьям. В тот день, когда отправлялся по повестке в армию Василий Алексеевич Московцев, муж ее дочери Ольги, она с раннего утра встала на долгую молитву, и Бог услышал ее мольбы. В то время как Василий в строю новобранцев занял свое место на пароме, уже готовом к отплытию через Волгу в г. Горький, запыхавшийся от бега посыльный с завода «Теплоход» вручил ему бронь как необходимому для завода специалисту.

Всю войну по брони проработал начальником планового отдела в затоне имени К. Маркса Яков Сергеевич Черепков, муж другой ее дочери – Марии. Ему посчастливилось в День Победы 9 мая 1945 года быть на праздничной трибуне во время митинга борчан, посвященного этому радостному историческому событию, и поздравить своих земляков с этим долгожданным днем (газета «Сталинец» за 10 мая 1945 года).

Пошел второй месяц войны, и стало ясно, что город готовится к воздушным налетам немецкой авиации. В огородах и около некоторых домов можно было увидеть подготовленные или спешно откапываемые бомбоубежища. Улицы были поделены на участки, где руководили десятидворники, которые доводили до людей все распоряжения райисполкома и следили за их выполнением. Как правило, жители участка рыли на чьем-то огороде или на каком-то более удобном месте общее убежище. Сзади нашего огорода, за крутым спуском, например, было выкопано большое бомбоубежище на 20–25 человек для соседнего многоквартирного дома. Его было бы правильнее назвать укрытием, так как это была всего лишь глубокая траншея шириной не более полутора метров с накатом из бревен и досок, присыпанных сверху песком, и двумя рядами лавок. Это сооружение могло защитить только от осколков.

В начале августа на южной стороне озера Бездонного появилась первая зенитная батарея, около озера Полянского – вторая, а где-то на окраине Бора, на территории совхоза «Борская ферма» – третья. Были они и в других местах. Так, из окон вагона поезда, проезжая через Волжский мост, можно было видеть зенитки, установленные вплотную к мосту, на водозащитной дамбе. Но большего количества стволов, направленных в небо, я не видел нигде, как на острове под Канавинским мостом. Здесь было несколько зенитных батарей.

Годом позднее в небо над г. Горьким на разную высоту начали по вечерам плавно подниматься аэростаты. Громаду одного из таких аэростатов борчанам довелось увидеть в процессе его доставки для установки на территории нынешнего стадиона «Спартак».

От старших соседей, с которыми был в приятельских отношениях, слышал рассказы о том, что они видели в лугах, за Юрасовским озером, на расчищенной от поросли дубняка площадке, строящийся ложный аэродром с зачехленными муляжами самолетов. Взлетной полосой на этом «игрушечном» аэродроме была, вероятно, Резная дорога в Мысках. Сам я эту площадку увидел только в 1944 году, когда была снята противовоздушная оборона Горького. Вдоль «Резнухи» в это время бушевал уже молодой дубняк ростом по пояс, проросший на оставшихся от расчистки пнях. И о том, что наши самолеты будут взлетать в небо откуда-то с Пикинских грив во время налетов немецкой авиации, наверное, было известно немногим.

Изменился внешний вид домов, готовившихся к налетам с воздуха, так как все стекла в окнах были заклеены крест-накрест бумажными полосками для сохранности от взрывной волны. Рисунок этих наклеек был самым разнообразным в зависимости от художественного вкуса хозяина, и поэтому всегда хотелось сравнивать один дом с другим.

На окнах всех домов появилась светомаскировка, которая изготавливалась чаще всего из темной плотной и эластичной бумаги типа строительного пергамина, подвешивалась вверху окна и в дневное время сворачивалась в рулон. На улицах были введены ночные дежурства, в обязанность дежурных, кроме всего прочего, входила и проверка качества светомаскировки домов в ночное время. Появились в обиходе синие очень тусклые лампочки. Город по ночам погружался в полную темноту и как бы замирал в ожидании бомбежки.

Жаркое тревожное лето шло к концу. Миновал Ильин день. В городе запахло войной по-настоящему, так как горожане увидели первые сотни раненых и покалеченных войной людей, которые распределялись по госпиталям города и района. Слышал в разговорах взрослых, что давно поспели, пересохли и уже начали осыпаться хлеба, но убирать их рабочих рук не хватает, поскольку очень много людей мобилизовано на рытье оборонительных сооружений вокруг города Горького, которые проходили и по нашему левобережью реки Волги. Жители нашего города, естественно, принимали активное участие в этих работах.

Отрывались противотанковые рвы, траншеи и окопы, капониры для размещения орудий. Подтверждением этому для меня стал свежевырытый ров, думаю, что это противотанковый, прорытый поперек гривы между озером Юма и рекой Везломой параллельно «шоссейке» на Перевоз (так называлась булыжная дорога к пристани), который упирался в реку в районе торчащих с ее дна остатков деревянных свай башкировской мельницы и пешеходного мостика через реку. Этот ров перекрыл хорошо мне знакомую тропу вдоль реки Везломы и озера Мельничного, по которой наша семья обычно ходила на паром, и поэтому перед ним нам приходилось снимать с ног обувь, чтобы преодолеть его вместе с высоким песчаным валом.

В это же время были начаты земельные работы также на берегу Волги против завода «Теплоход». Вся работа велась женщинами, а их помощниками в этой работе были старшеклассники. На южном берегу озера Бездонного именно в эти дни появилась первая зенитная батарея.