Родительский дом…Рождалась деревня Ишеево в окружении обильных лесов. Здесь, недалеко от устья речки Базловки, на правом ее берегу, жители Ишеева Усада (так раньше именовалась деревня) занимались земледелием и скотоводством, постепенно вырубая местные леса. В августе 1923 года вступил в силу советский Лесной кодекс. Леса были разделены на две категории: леса местного значения, которые передавались сельским общинам, и государственные. Но местное население вырубало лес без разбора. За порядком в лесных угодьях следила лесная стража – ​лесники и объездчики, которым разрешалось носить оружие.

– Лес рубить нельзя было, за это в тюрьму сажали. А если стража тебя за этим нечестивым делом застанет, ​тут же могли на месте застрелить! Семья росла, нужно было строить дом. А из чего его строить? Держали коров и делали из коровьего навоза кирпичи, добавляя в них опилки. Многие тогда в деревне строили такие дома, – ​рассказывает Мунира-апа. – ​Но ведь хотелось иметь дом большой, деревянный! Вот и решили мой папа с тремя братьями заработать денег, чтобы была возможность лес купить. Заняли они деньжат у мельника-отца, вооружились тачкой, наполнили ее доверху коровьим навозом и отправились с ней пешим ходом в большой город, чтоб этот навоз продать, а на деньги те купить разных материй. В моде тогда были ситец, сатин, особенно вольта ценилась (от авт. – ​легкая шелковистая хлопчатобумажная ткань из тонкой гребенной пряжи, похожая на батист)… Шили из нее женские летние платья и белье. Но по мусульманским законам надбавка на продаваемое добро не должна была превышать десяти процентов, ​иначе гореть тебе в аду – ​грех это! – ​тут тетушка грозно подняла указательный палец вверх. – ​Но все мои предки свято чтили Всевышнего и все делали по закону ислама. Вот и в этом случае крохоборством не занимались. Дорога та в город ох как тяжело им доставалась!

Сегодня трудно представить картину, как четверо молодых мужчин катят тачку с навозом, преодолевая сотни километров по российскому бездорожью тех лет, ведь нынче некоторые из нас и до ближайшего продуктового магазина личный автомобиль снаряжают в путь. Изнеженными мы стали нашей цивилизацией. А в те годы для таких торговцев-путников стояли ночлежные дома разного достоинства. Были и такие, где народу – не протолкнуться: ​вонь, духота, грязные нары и их непременные спутники – ​клопы, тараканы и вши. А сонных постояльцев прикормленные воры могли и ограбить дочиста, поэтому спали братья по очереди. Так, пройдя долгий путь до столицы и обратно, ишеевские торговцы уже знали, в каком доме можно остановиться заночевать без последствий. Там их кормили, они могли помыться в бане и дальше отправиться в дорогу.

– Но за пазухой у каждого из братьев всегда был топор! – ​восклицает Мунира. – ​Особенно страшно было им мост переходить, ведь под мостом часто путников ждали бандиты, которые нападали, грабили и убивали. Но надо знать наш род деда Невмятуллы, сильного, крепкого батыра, участвовавшего в военных кампаниях! Братья-татары могли за себя постоять и дать отпор разбойникам…

С 1926 по 1928 год Мавлют с братьями так и зарабатывали деньги, на них построили в деревне Ишеево дом.

– Мне старшая сестра рассказывала, как в этот дом дети со всей округи ходили играть. Там не было табуреток, а стояли деревянные скамейки. И ребятишки с этими скамейками играли – ​двигали их по всей комнате, – ​смеется тетушка, – ​игрушек-то тогда никаких не было… А мама моя – год беременная ходит, год кормит. Предохраняться было не положено (грех это большой!), поэтому все татарочки рожали. У нас в семье десять детей было, я – ​пятая…

А отец их все торговлей занимался. ​Путь в город уже был проложен. ​Знакомые владельцы ночлежек всегда были рады честному, непьющему и некурящему путнику. Теперь возил Мавлют Невмятуллин из города мыло, которое в деревне было в дефиците. Ведь как в деревнях мылись? Намазывались в бане золой, а потом ее смывали, ну а мыло считалось настоящей роскошью и не всякому было по карману…

– Шел 1931-й год – ​время трудное, неспокойное. Посчитали, что отец занимается спекуляцией, и объявили его врагом народа. У отца была племянница – комсомолка-активистка, она первая узнала, что нашего папу ждет расстрел. А расстреливали обычно в полночь, без суда и следствия! Просто приезжали к дому и забирали, – ​тут тетушка сделала паузу, а после продолжила возбужденно: – ​Вскочила девчонка на лошадь и помчалась во всю прыть к дядиному дому, а сама думает: «Только бы успеть! Только бы успеть!..» Прискакала! Стучит в окно, спали уже все… Просыпаются: ​что такое случилось? Та рассказала, какая опасность отцу грозит, так он только и успел сказать маме, которая уже была беременна мной: «Я тебя найду в Нижнем. И ты собирай детей и уезжайте из Ишеева… Вскочил он на лошадь и вместе с племянницей умчался в ночь по пыльной дороге да по пролескам в русскую деревню, где его люди не знают и не сдадут... ​

Тут тетушка вдруг замолчала, устремив взгляд куда-то вдаль.

Правильно ли поступил Мавлют, спасаясь от неминуемого скорого в то время суда? Кто осудит человека, не желающего умирать?..

А деревенские пожалели Айниль-Хаят, ведь под сердцем она ребеночка носила, дали ей лошадь и одну козу. И отправилась беременная женщина в долгий путь…

Сегодня Мунира-апа вспоминает, как рассказывала ей мама о тех, наверное, самых тяжелых в ее жизни днях, когда потеряла она опору – ​сильного, заботливого супруга и не ведала, встретятся ли они еще когда-нибудь. После, вспоминая об этом, говорила дочери: «Я шла следом за этой подаренной лошадью, на хребте которой сидели четверо моих малых ребятишек, рядом семенила привязанная к ней тощая коза. А я шла и глотала слезы, омыла ими всю неблизкую дорогу – ​двести километров…»

Брат Мунириной мамы жил в Нижнем Новгороде, возле соборной мечети «на горе», на улице Сенной. В те годы мечеть еще не была закрыта и нижегородские мусульмане ходили туда молиться. Рядом стояли купеческие дома, где жили состоятельные люди, а сзади тех домов была небольшая банька, где и обитал брат Айниль-Хаят.

Спустя несколько дней женщина с детьми оказалась у порога той самой маленькой баньки. Здесь они и получили кров. Как в русском народе говорят, ​в тесноте, да не в обиде. Здесь и родилась дочь Айниль-Хаят – ​Мунира. Имя девочка получила красивое, ведь по-татарски оно означает  ​«освещающая», «разливающая лучи»…В свидетельстве о рождении девочку зарегистрировали уже не Мавлютовой, как принято по татарским обычаям, а по фамилии ее отца – ​Невмятуллина. А старшие дети Айниль-Хаят так и остались Мавлютовы, как их записали в деревне Ишеево. После Муниры в семье родилась еще одна девочка, ведь Мавлют, как и обещал, разыскал жену с детьми, и их семья вновь воссоединилась. Жить в маленькой баньке стало тесновато…

– Папа работал сторожем в «Торгсине» – ​это был магазин, где продавали дорогие вещи. Сначала папу проверяли: ​не склонен ли он к воровству? И стоял он всегда только на улице. Отец мой, будучи человеком верующим, никогда чужого не брал. Поняли, что человек он честный, и стали пускать его прямо в магазин, – ​вспоминает тетушка.

Вот и у писателя Мельникова-Печерского в романе «На горах» 6+ есть такое наблюдение, что на Нижегородской ярмарке обыкновенно нанимали чернорабочими, крючниками и перевозчиками сергачских татар. Потому как это народ честный и трезвый…

Так три года жила семья Мавлютовых в баньке – ​бедно, но достойно, согласно татарской народной пословице: «Будешь любить свою работу – ​она вознаградит тебя». Но много ли заработает сторож магазина? А ведь детей надо и кормить, и одевать! Не о такой жизни для своих сыновей и дочек мечтал Мавлют, понимал, что эти дорогие вещицы на полках магазина, который он сторожит, вряд ли когда-нибудь сможет позволить себе их бедная семья.

Сейчас уже никто и не скажет, кто подарил эту спасительную мысль отцу семейства – ​поехать за счастьем на Бор, что послужило к тому толчком, но так получилось, что первой татарской семьей, оказавшейся на Бору в 1935 году, стала семья Мавлютовых. До этого татары на Бору не жили…

Продолжение следует...