Чижик-пыжик, где ты был? – Мой старший брат вернулся с фронта контуженный, да не один, а с русской женой. Вот папа ему и говорит, что тебе, мол, теперь дадут разрешение строить дом, у нас-то дом уже разваливается. И действительно, брату выдали документ на строительство нового дома. Все были так рады! Так мы начали строить дом, наняв русских рабочих, – вспоминает Мунира-апа. – Строителям папа говорил: «Ради Бога, не курите!» Те старались слушаться, отходили далеко от стройки, чтобы раскурить папироску. Ведь в папиной деревне Ишеево случай был: выстроили дом, закурили и бросили тлеющий окурок рядом, так весь дом сгорел! А наш выстроенный на Бору дом и сейчас стоит на улице Северной под номером 3! Правда, живут в нем уже совсем другие люди…

О том деревянном доме тетушка вспоминает с большой теплотой, как о чем-то очень родном и близком, ведь в нем прошли ее отрочество и юношеские годы…

– В доме стояли две больших кровати. На одной спали папа с мамой, рядом висела зыбка, на другой кровати – две мои сестры. А третья, маленькая детская кроватка, служила мне и младшей сестренке и стояла в детской комнатке. Остальные дети спали на полу. Была кухня, где была русская печь. Пол в доме был некрашеный, мы его кирпичом терли, чтобы доски всегда были чистыми. И стены были деревянные, мы их тоже мыли. Никаких обоев тогда не было – здоровый был запах-то! В воздухе витал древесный дух. А мы тогда, глупые, об обоях мечтали, – усмехается тетушка. – Ну о покатушках на досках в яму я уже рассказывала. А еще мы в детстве играли в мяч. С нашей Северной улицей рядом была улица Тимирязева, и там был колодец, его сами вырыли. У этого колодца мы и собирались. Тогда у всех было много детей: у кого – четверо, у кого – пятеро. Мы мяч бросали, кто-то мяч ловил, а кого-то он ударял. Бывало, и в колодец мяч попадал, тогда мы взрослых просили его достать, за это нам и попадало! Играли в чижика-пыжика: делали деревянный чижик и смотрели, куда он улетит. Играли в прятки. Даже до улицы Буденного добегали прятаться. Там уже у кладбища была хорошая песчаная дорога, асфальта тогда не было. С любопытством и каким-то детским страхом смотрели, как на кладбище поп приходил с кадилом, хоронил покойников. А на Пасху там столько народу собиралось! На каждую могилку яйца клали, а мы еще маленькие были, подходили: «Дай, тетенька, яичко!» Мою маленькую сестренку в первую очередь яичками угощали, – вот такие любопытные детали быта старого Бора мне поведала тетушка.

…Шли годы, Мунира вступила в октябрята, потом и в пионеры. О Боге в те годы детям рассказывать не принято было. Но Мавлют Невмятуллин всякий раз говорил своим детям: «Садитесь, я вам буду читать Коран». Арабский он знал хорошо, этому его в родной деревне Ишеево научили, да и отец Мавлюта хорошо читал Коран. В школе об этих домашних чтениях никто из Мунириной семьи не рассказывал…

– Первую суру и последние три суры Корана мы знали наизусть, – рассказывает Мунира Мавлютовна. Тут она слегка приподнялась и достала со стоящей рядом тумбочки четки. Взяла их в руки и стала перебирать, что-то говоря по-арабски, а потом и на русский перешла: – Милосердный, Милостивый, Добродушный, Могучий, Могущественный... У Аллаха девяносто девять имен – по числу косточек в моих четках, вот я их перебираю и называю имена. А когда все девяносто девять назову, говорю: «Бог, я прочитала твои имена. Пожалуйста, когда я буду умирать, сделай так, чтобы шайтан нечистый меня не обманул! Помоги мне умереть с верой в Аллаха! Есть опасность, что сатана в этот момент может ввести умирающего в заблуждение. Он подходит к умирающему с приятной, сладкой водой и говорит ему: «Скажи, что кроме меня нет никого, кому следовало бы поклоняться, и я тебя напою этой водой». И даже если умирающий не хочет пить, желательно дать ему воду, а если у него жажда, тогда надо обязательно его напоить водой. Желательно давать по каплям священную воду Зам-зам, это облегчит его жажду, испытываемую им при постижении предсмертных трудностей… Но самое главное – надо над умирающим человеком читать Коран…

– Как интересно Вы рассказываете, тетушка! – воскликнула я. – Об этом в Коране написано?

– И в Коране, и люди мудрые говорили, и отец об этом рассказывал…

«Чего не впитаешь с материнским молоком, того не впитаешь с коровьим», – гласит татарская пословица. Потому в семье Мавлюта трудиться начинали с младых ногтей, глядя на работящего отца.

– Люди с фронта стали приходить в шинелях, так и продолжали их носить уже в мирное время, носить тогда было нечего. Но ведь шинели тоже не вечные. Вот и решил наш отец те шинели красить. Он поставил в огороде два котла. Один котел на десять ведер, другой – на пять. В одном котле отец шинель красил, в другом ее полоскал. И мы, ребятишки, всегда воду носили, вот почему у меня искривление позвоночника, – начала рассказывать другую свою историю тетушка Мунира. Она с трудом приподнялась, повернувшись ко мне спиной – одно плечо у нее гораздо выше другого. Затем женщина снова села на диван, опираясь на клюшечку. – Как-то подходит ко мне папа и говорит: «Хватит бегать как необъезженный жеребенок! Вот я тебе купил два ведра, будешь воду носить. А ведра раньше были большие! На улице Пушкина был колодец, там очень хорошая вода была, в нашем-то колодце – плохая. Отец так нам говорил: «Идите и принесите мне «пушкинской» воды! И я ходила за этой водой. Брала коромысло, два ведра и шла, а обратно уже с полными ведрами возвращалась. Все время выпрямлялась. Меня гнет от этой тяжести, а я виду не хочу показывать, что мне тяжело. Может, и больная спина у меня от тех тяжестей. Потаскай-ка два ведра с пятнадцатью литрами воды!.. А на котел нужны были дрова, и мы, дети, без конца бревна пилили, потом кололи, потом складывали в поленницу – всегда физически работали! А наша старшая сестра стирала одежду на нашу такую ораву. Помню, мыла не было, был какой-то порошок, по-моему, назывался «каустик» (от авт. – каустическая сода, едкий натр). Если я им стирала, то у меня кожа с рук облезала. Но чаще стирала сестра, а мы полоскали. У старого гастронома на ул. Пролетарской (дом с магазином и сейчас стоит) был спуск к небольшому болотцу, там лягушки квакали, мы белье и полоскали. Идем, несем по корзине тяжелого, сырого белья на одном плече и по корзине – на другом… – тетушка слегка повела плечами, словно снова ощутила тяжесть той поклажи. – Так вот, папа красил шинели, а квитанции выписывал на арабском языке и, чтобы шинель другому заказчику не отдать, ставил метку – нитками крест. А потом на Бор уже стали привозить сукно по пять метров, тогда сукно было хорошее, тонкое, качественное, его папа красил и сушил. Поэтому в нашем доме всегда была сырость…

О своем отце Мавлюте тетушка Мунира вспоминает с большим теплом и восхищением, ведь он трудился до последнего своего часа.

– У папы развилась глаукома, ему срочно была нужна операция, но он все не решался. Наконец решился. Один глаз ему удалили, второй глаз тоже ослеп. И он в огороде три года вдоль забора ходил. Наденет рукавицы, держится за шершавый частокол забора и ходит. В руках у него была сила, а в ногах ее уже не было. Когда папа еще был здоровый, все местные мальчишки к нему подбегали и кричали: «Дядя Коля (в деревне папу Николаем звали), давай бороться!» На него прыгают, сзади хватаются, а он одной рукой такую кучу держит!.. – с гордостью вспоминает о своем отце Мунира-апа.

Продолжение следует…