Блокада Ленинграда – один из самых страшных и жестоких эпизодов Великой Отечественной войны. 872 дня голода и страданий, унесших тысячи невинных жизней… Эвакуированных блокадников принимали в глубоком тылу, в том числе и в Нижегородской области. В город Бор также прибывали эшелоны с эвакуированными ленинградцами, и в архивном отделе администрации городского оруга г. Бор сохранилось множество бесценных документов, свидетельствующих о происходящих событиях.

Наш сегодняшний рассказ о маленькой девочке Нине, ставшей борчанкой. Она вместе с сестренкой была эвакуирована из Ленинграда…

Нина Степановна Параничева (Ласская) родилась в 1931 м году в городе на Неве. Детство маленькой Нины и ее сестры Марии, которую все ласково называли Мусей, прошло в счастливой семье, где девочки росли, окруженные заботой и вниманием. Война, начавшаяся в 1941 м году, прервала веселое беззаботное лето, которое маленькие Нина и Муся проводили на даче в окрестностях города Пушкина вместе с мамой.

Нина Степановна вспоминает, что их тогда очень напугали прожекторы, которые зажглись над Ленинградом и не гасли всю ночь, а еще – нечто страшное и зловещее, буквально витавшее в воздухе:

– Все взрослые были очень серьезные. Наконец, мама нам сказала, что началась война. Потом приехал за нами папа. Но из Ленинграда и выехать было трудно, и возвратиться тяжело, потому что немец-то уже 10 июля 41-го года занял много городов вокруг Ленинграда. Папа договорился с военными, и мы на открытой платформе, которая была замаскирована березами, возвращались в город. Ночью ехали, а днем стояли в лесу. Помню, когда стояли, такая жара была, пить хотелось, а воды не было. Вот это запомнилось на всю жизнь.

Нина Степановна вспоминает, как ее испугала новость о том, что началась война. Ведь, как известно, за пару лет до Великой Отечественной Россия воевала с Финляндией. Та война также унесла многие жизни.

– Была у меня знакомая девочка, которая со мной за партой сидела в школе, – рассказывает Нина Степановна. – Ее папа погиб во время финской войны, и я представляла, что это такое.

Как и все школьники Ленинграда, маленькая Нина начала учиться с первого сентября. А восьмого сентября началась блокада. Нина Степановна вспоминает, что в начале сентября жителям Ленинграда начали выдавать талоны на хлеб, но хлеб не выкупали, а выдавалось много, по 800 граммов рабочим, по 600 – служащим. Тогда ленинградцам казалось, что в хлебе недостатка нет и не будет, но спустя всего несколько месяцев на счету оказался каждый сухарик…

Отец Нины Степановны работал на военном заводе, а мама занималась воспитанием детей. Как и многие мужчины Ленинграда, как тогда говорили, «все, кто мог держать ружье», он был мобилизован. Ну а его супруге, матери Нины и Муси, пришлось занять оставленное мужем место на заводе.

Нина Степановна с ужасом вспоминает, как горели Бадаевские склады, где находился запас продовольствия на пять лет, как полыхало пламя и как едкий дым заволок весь город. Занятия в школе несколько раз за смену прерывались воздушными тревогами, вместо уроков ребята сидели в убежище. Порой тревога объявлялась по десять-одиннадцать раз за день. А потом наступил холод. Октябрь 1941-го года был аномально холодным. В школах не было отопления, электричества, не работала канализация и водопровод. Такая же ситуация была и в жилых домах.

После того как отец Нины Степановны ушел в ополчение, она осталась за старшую в доме. Мать иногда не возвращалась с завода целыми сутками, поэтому Нина должна была ежедневно выполнять домашние дела и смотреть за маленькой сестренкой. Девочке нужно было сходить к реке и набрать воды, отстоять очередь за хлебом и отоварить карточки. Нина Степановна рассказывает, как долго стояли люди в очередях на морозе, ожидая хлеба, который подвозили на санках:

– Один раз была очередь очень большая, это зимой было. Немец летел очень низко на самолете и строчил из пулемета прямо над очередью. Вот сейчас уже столько лет прошло, а я помню – видела его, как у него очки надеты, шлем его помню. Он очень низко летел. Меня прикрыл мужчина, который за мной стоял. Потом немец полетел в сторону. Очередь разбежалась, но нас, залегших на снегу, все равно было видно. Он раза три пролетел над нами. Я не знаю, остался ли жив тот мужчина, что спас меня.

125 граммов хлеба – такая норма была в блокадном Ленинграде. Нина Степановна вспоминает, что порой и этого не доставалось. Голодные мальчишки сбивались в стайки и отбирали хлеб у ребят помладше. Поэтому, получив свою норму хлеба, его обязательно прятали за пазуху и скорее бежали домой. А иногда давали довески – небольшие ломтики хлеба, люди съедали их тут же, у прилавка.

– У меня, например, в соседях мальчик Миша был, он со мной в школе учился в одном классе, – рассказывает Нина Степановна. – У него мама умерла, не знаю, какого числа, но до конца месяца он получал на мамину карточку хлеб и на себя. Никому не говорил о том, что мамы уже нет. Так сначала делали все. А потом, ближе к весне, по городу стали ходить отряды, проверять. Зимой покойники прямо в квартире лежали, а потом их стали выносить. Выносили, и вот, честно говорю, тела были сложены на улице, как дрова, их заносило снегом.

Нина Степановна вспоминает, как часто умирали люди прямо на улицах:

– Шел-шел человек, присел или упал, и тут же – покойник.

Зима 1941–1942-го стала самым страшным временем для жителей блокадного Ленинграда. Но, несмотря на это, в городе были организованы елки для детей. Нина Степановна со слезами на глазах вспоминает, с каким восторгом она принимала в подарок маленький кулечек, где лежало несколько конфет-подушечек и печенье.

С приходом весны стало немного легче. В апреле 1942-го года появилась трава, ее ленинградцы ели. Улицы были наконец-то очищены от покойников, которые всю зиму пролежали возле домов.

Той самой весной за мамой Нины и Муси приехала добрая тетя Тамара, ее давняя подруга, работавшая доктором. Приехала на «скорой» и забрала женщину на лечение. Больше девочки маму не видели. В июне 1942-го года пришло известие о ее смерти…

– Мама всегда говорила мне: «Ты старшая, ты должна заботиться о сестренке, – Нина Степановна не может сдержать слез. – Помни, если меня не будет, ты у нее за папу и за маму». Я всегда это помнила. До этого мама получила похоронку на папу, в феврале. Когда он погиб – неизвестно, похоронки шли долго, тоже приходили не сразу. Сколько времени мы жили вдвоем с сестренкой, я уже не помню, потому что маму увезли, а я, видимо, уже привыкла быть за старшую. Мне было одиннадцать лет, ей восемь. Потом приехали к нам и известили, мол, раз мамы нет, вас забирают в приемник-распределитель.

Маленькие Нина и Муся вместе с другими детьми были эвакуированы из Ленинграда.

– Нас привезли на Финляндский вокзал, посадили в поезд. Это было в июле 42-го года. Поезд был настоящий, в вагонах были и подушки, и матрасы. Конечно, ни одеял, ни постельного белья не было. Несколько дней мы не могли выехать с Финлядского вокзала. Вот только начинаем выезжать – немец летит обстреливать. Наш состав, в котором мы сидели, не задело. А в составе рядом несколько вагонов разбомбили. В конце концов мы выехали. С поезда нас посадили на машины, на машинах мы доехали до Ладожского озера. Здесь нас посадили на баржи.

На барже Нина потеряла свою сестренку. Маленьких детей посадили в трюм, а ребят постарше оставили наверху. Однако вскоре фашисты начали обстрел, и в трюм пришлось спрятаться всем. Нина Степановна вспоминает, как, отыскав в тесноте и сутолоке трюма свою сестренку, она схватила ее в охапку и прижала к груди. Было очень страшно: из-за падающих фашистских снарядов закипела вода и поднялись волны, маленькие круглые окошечки трюма захлестывало водой, и испуганным детям казалось, что баржа вот-вот пойдет ко дну…

На берегу детей вновь посадили в машины и повезли к железной дороге. Поезд отправился на Ярославль, Рыбинск и Горький. В Горьком Нина и Муся были распределены в Воскресенский район, село Голибиха… Вновь на корабль и по Ветлуге – к месту назначения. Во время этого долгого и утомительного путешествия маленькая Нина ни на миг не оставляла сестренку и все время носила ее на руках. Машу, некогда пухленькую и веселую девчушку, блокада превратила в живой скелет, обтянутый тонкой кожей. Диагноз – острая дистрофия третьей-четвертой степени.

Ребят должны были поселить в усадьбе Левашова, но дом не успели подготовить к приему гостей. Маленькую Мусю оставили в изоляторе – настолько она была слаба и истощена, а остальные дети были распределены по деревням группами по восемь-десять человек в дом.

Спали ребята на соломе, которая на ночь расстилалась по полу избы. Хозяевам домов выдавали определенное количество муки, и для ребят пекли хлеб. Затем началась пора грибов и ягод. Нина Степановна рассказывает, что ягоды были настоящим спасением для голодных ребятишек:

– Нам давали норму для сбора ягод. Кружки такие большие, примерно пол-литровые. Пол-литра ягод наберешь – и в общую корзину. Наберешь – после этого можешь и покушать. Но так трудно было набрать этих ягод! Обуви у нас не было, нам дали лапти, а в лаптях ходить мы не умели. Хорошо еще люди сказали, чтобы сено подложить. Потом обвязывали этими веревками-то от лаптей тонкие детские ножки… Хозяйки сушили ягоды и отправляли в военкомат, им тоже была дана норма. А потом поспели грибы, и мы уже грибами занимались.

К осени детей разместили в усадьбе Левашова, и с первого сентября ребята, как и положено, пошли в школу. Только маленькая Муся не пошла – она провела в изоляторе долгое время и пропустила тот учебный год.

– Обуви у нас опять никакой не было. Деревенские люди, что могли, нам давали. В деревнях-то у них самих ничего не было, чего тут говорить. С осени-то ходили только в галошах, в лаптях не пойдешь в школу. В галошах придешь, ноги озябнут, сядешь, под себя ноги спрячешь. Учителя были очень хорошие. Никаких разговоров, все нас жалели.

В Голибихе ребята прожили два года, а затем, после полного прорыва блокады, их стали отправлять назад в Ленинград, так как разрушенному городу была необходима рабочая сила. Нина Степановна осталась, так как была ответственна за свою маленькую сестренку.

– Ребят осталось мало, и поэтому нас перевели в Краснобаковский детский дом вместе с нашим директором. Я уже окончила третий-четвертый класс в Голибихе, а в пятый класс пошла в Черепаниховскую школу. Директор нашего детского дома, он у нас проработал, наверное, года полтора, решил с женой ехать в Ленинград. Они меня хотели удочерить, но двоих им было много, и я, помня мамины слова, что я старшая, конечно, не согласилась ни в коем случае, чтобы уехать с ними.

Семь классов Нина Степановна окончила, будучи воспитанницей Краснобаковского детского дома. Затем перед девушкой встал выбор – сдавать экзамены либо в педучилище, либо в медицинское. Нина Степановна выбрала медицинское училище и отправилась в город Горький.

Училась она прилежно, все три года обучения была старостой группы. Стипендия на первом курсе была небольшая. Денег не хватало даже на самое необходимое, и, чтобы заработать, Нина Степановна продавала хлеб на рынке. В те годы действовала карточная система, и тот самый хлеб, полученный по карточкам, она и продавала. На каникулы Нина Степановна уезжала к любимой сестренке и работала в детском доме. Работала без зарплаты, радуясь лишь тому, что Муся находится рядом с ней. По окончании учебы директор училища очень настаивал на том, чтобы Нина поступила в институт, но та была непреклонна: «Не уеду, пока не дам сестре образование. Пойду работать».

– Но в это время мой будущий муж предложил взять направление в Борский район. Мол, недалеко здесь, и ездить тебе к сестре будет удобно. Меня отправили работать в Городищи. А уже второго сентября я вышла замуж.

Маша, сестра Нины Степановны, окончила педучилище, а потом, прислушавшись к советам старшей сестры, отправилась в Ленинград – поступать в пединститут. В Ленинграде Муся получила квартиру, но осталась там ненадолго – вышла замуж за одессита. Мария работала учительницей русского языка и литературы, ее очень любили ученики. Но сестер не разлучали ни годы, ни километры. Нина Степановна всегда заботилась о своей младшей сестренке, помня наказы матери.

Вспоминает она, как тяжело было работать после войны. Колхозы были в упадке, жители деревень страдали от болезней, лекарств не хватало:

– Нечем было лечить. В Воронине человек заболел туберкулезом, препарата один флакон мне прислали из Москвы, и то это по большому знакомству. Очень сложно было. Когда я приехала работать, была эпидемия кори. В какой дом ни зайду – лежали трое-четверо больных корью. Корь была, инфекции… Трудно.

Нина Степановна с теплотой вспоминает своего любимого мужа, главного врача Керженецкой больницы, которого не стало в 1998 м году. А еще с радостью рассказывает о своей большой и любящей семье, которая сейчас насчитывает одиннадцать человек.

В 1998 году Нина Степановна начала заниматься общественной деятельностью:

– Мы собрались в Совете ветеранов на Бору (тогда Владимир Сергеевич Данилов его возглавлял) и решили, что мы, бывшие блокадники, объединимся. Собралось нас 28 человек. Потом в 2006 м году с жителями блокадного Ленинграда объединили и защитников Ленинграда. Так у меня в первичке стало 52 человека в 2006 м году. До этого у нас была борская организация, которая входила в состав областной общественной организации защитников – жителей блокадного Ленинграда. Там был выбран совет и президиум. Членом президиума я являюсь с первого года, в настоящее время – заместитель председателя этой организации. Нас было 52 человека, сейчас нас осталось всего 5 человек. Защитников уже нет в живых, жителей-блокадников – пятеро.

Нина Степановна часто посещает школы и библиотеки. Она считает общение со школьниками очень важным занятием и уделяет этим визитам много времени.

* * *
История Нины Степановны Параничевой просто не может не оставить след в душе и в памяти. Слушая ее рассказ, понимаешь, как жестока была война, как безжалостны зверства фашистов, как тяжело было остаться в живых, вопреки всему... Да, не все в войну держали оружие и сражались за Родину в кровопролитных битвах, но на долю блокадников выпало столько страданий, горечи и ужаса, что хватило бы на несколько жизней…