Война властно вмешивалась в жизнь каждого человека и вносила свои коррективы в судьбы всего населения страны. Моему отцу, Буравникову Михаилу Ивановичу, она определила встать в ряды защитников неба от немецкой авиации над городом Горьким. Он был зачислен 8 августа 1941 года в штаб 90-го запасного артиллерийского полка ПВО Красной армии (90 ЗЗАП) на должность старшего писаря полка. В составе этого артиллерийского полка ПВО было 36 орудий калибра 76 мм и 12 орудий малокалиберной зенитной артиллерии.

Назначение это не было случайным. Специализация по военному делопроизводству началась у отца еще со времени срочной службы в армии в 1928–1930 гг., когда он из-за банального плоскостопия был признан годным только для несения нестроевой службы. В 1939–1940 годах во время советско-финской войны он получил богатый опыт штабной работы в экстремальных боевых условиях, находясь на передовой линии фронта в 259-м отдельном артдивизионе ПТО (противотанковых орудий). Имеющаяся на отца характеристика 1940-х годов свидетельствует о том, что он был грамотным сержантом, умевшим работать с пишущей машинкой, аккуратным и дисциплинированным человеком, требовательным к себе и своим товарищам, и что наиболее важно – умел хранить военную и государственную тайну, что входило в обязанность штабного работника.

Местом дислокации штаба полка, батареи которого были разбросаны по разным точкам г. Горького, стал городской парк культуры имени 1 Мая, расположенный в двух остановках трамвая от Московского вокзала. Вход на его территорию производился только по пропускам через контрольно-пропускной пункт, располагавшийся против трамвайных путей в сторону завода «Красная Этна».

Мы с матерью имели возможность иногда видеть отца, предварительно позвонив в штаб полка с телефонного переговорного пункта на Московском вокзале. В один из наших визитов отец, встретив нас со знаками отличия старшего сержанта и с пистолетом на поясном ремне, провел меня через КПП на территорию парка, чтобы показать мне секретный отдел полка – место своей службы. Отдел размещался в маленьком деревянном домике, заимствованном от каких-то довоенных аттракционов и поделенном пополам дверью с окошком в ней. В глухой половине была небольшая печурка, двухъярусный топчан, небольшой стол с парой табуреток и металлический сейф. Менее чем в полусотне метров от этого штабного домика стояло зенитное орудие.

Первый немецкий самолет появился над Бором пополудни в один из первых октябрьских дней 1941 года. Появление его было полной неожиданностью для борчан, так как сигнал воздушной тревоги подан не был. Однако он оставил о себе неизгладимую память до конца жизни у многих старожилов города.

Мощный двухмоторный немецкий самолет появился над Бором с оглушающим шумом и воем двигателей, вероятно, с включенными ревунами для создания паники, который пролетал вдоль города со стороны стеклозавода на предельно низкой высоте, задевая, казалось, верхушки труб на крышах домов, чтобы не попасть в зону обстрела зенитными орудиями. И можно было видеть, казалось, ухмыляющееся лицо пилота, когда он, пролетая над Первомайским детсадом, помахивал рукой детям, прыгавшим при появлении самолета со словами детской скороговорки: «Самолет, самолет, захвати меня в полет!»

Но этот самолет делал свое дело: он, видимо, проверял на безопасность маршруты полетов для своих бомбардировщиков в их предстоящих налетах на г. Горький и выяснял наличие средств противовоздушной обороны на нашем левом берегу р. Волги. Вскоре тяжелые немецкие самолеты-бомбардировщики постоянно появлялись в ночном небе – всегда с одной стороны и по одному и тому же выверенному маршруту, выходя на р. Волгу и совершая над нашими домами боевой разворот для бомбежки объектов, располагавшихся на берегах реки Оки. А это были такие крупные заводы, как завод им. Воробьева, радиозавод, завод фрезерных станков, завод «Двигатель революции», Горьковский автомобильный завод и другие.

Пролетев над Бором, самолет совершил поворот перед озером Юрасовским и взял курс, набирая высоту над лугами, на Окский мост. Это был, вероятно, первый зарегистрированный постами ПВО многоцелевой самолет люфтваффе «юнкерс» Ju 88, который появился над Горьким 9 октября в 13.00 в разведывательных целях (конечно, и в психологических, чтобы посеять панику).

Немцы с каждым днем наглели. Даже средь бела дня их самолет-разведчик часто появлялся над Горьким, иногда над Бором. Эти одиночные разведывательные полеты производились на большой высоте. Двухрамный самолет-разведчик «фокке-вульф» Fw 189 (на советском жаргоне – «рама») крохотной песчинкой надолго безнаказанно «зависал» над Горьким…

Вечером через день после появления над Бором первого вражеского самолета борчане услышали завывания сирены и голос диктора из репродукторов: «Внимание, внимание, воздушная тревога!». Наскоро одевшись, вся наша семья (бабушка, тетя Сима и я с матерью) бегом бросились в общее бомбоубежище, которое было отрыто под горой сзади нашего дома. На ходу я заметил очень высоко в небе в виде крохотной пылинки самолет.

Убежище было уже наполнено соседями, сидевшими на скамьях и напряженно вслушивающимися в происходящее снаружи. Наблюдатель у входа комментировал обстановку на улице. Ожидание не было долгим: почти сразу же общим хором дружно захлопали зенитные орудия батареи около озера Бездонное, в лугах у озера Полянское и около Борского железнодорожного моста через Волгу.

Это была первая воздушная тревога, которая закончилась примерно за 20 минут. После отбоя стало ясно, что наш каменный погреб, построенный дедом еще в 1913 году, является лучшим укрытием, чем общественное убежище, в котором постоянно сыпался песок с потолочного наката на головы сидевших людей, и мы перебрались в погреб.

Но война уже дышала в небе рядом с Горьким. 22 октября 1941 года в окрестностях г. Горького групповому налету и бомбовому удару подвергся элеватор и склады станции Сейма (недалеко от Дзержинска). Войска вермахта были уже на подступах к Москве. Обстановка накалялась. 23 октября 1941 года был создан Горьковский городской комитет обороны (ГГКО) – местный чрезвычайный орган руководства в условиях военного времени. Комитет объединил гражданскую и военную власть в городе и области, решения его были беспрекословны. Возглавил его М. Родионов – первый секретарь Горьковского обкома и горкома ВКП(б). Горький стал прифронтовым городом.

Очень скоро в ночные часы, когда сплошная черная темнота окутывала весь теперь уже военный Бор, были введены регулярные ночные дежурства на каждой улице. Повсюду в ночной тишине застучали самодельные деревянные колотушки сторожей, которые то удалялись в разные стороны, то встречались друг с другом.

На ночные дежурства выходили, как правило, женщины группой в 2–3 человека, часто с детьми, которые боялись оставаться дома одни. Да и самим сторожам было страшновато находиться ночью на улице в лихую военную пору, и женщины жались друг к другу. Это были военные дежурства с целью выявления возможной высадки воздушного десанта и диверсий врага в нашем тылу.

Мне на излете пятого года жизни очень хотелось увидеть глухую темную полночь, когда все люди крепко спят. Поэтому неудивительно, что я побывал не на одном таком дежурстве. Но первые из них, как это бывает при новых впечатлениях, запомнились мне особенно ярко.

Наша группа, в состав которой я входил четвертым членом, патрулировала улицу на полукилометровом участке – от спуска к заводу «Металлист» (бывший Марачевский завод) до деревянного моста через овраг, разделявший начало улицы Ленина с улицей Юрасовской. Мы сделали за дежурство несколько кругов вдоль своей улицы и ее огородных задов, спускавшихся в пойму, и тщательно осматривали переулки и сомнительные места, не забывая поглядывать в небо над головой и постукивать колотушкой. Меня поразила тогда сказочная красота лунной ночи, какую сегодня можно увидеть только в деревне, за многие километры от города. Из-за сосен на Моховых горах выкатился шар багряной луны, которая, казалось, еще не отошла ото сна и забыла смыть небольшую грязь со своего неумытого лица, но начала упорно, настойчиво и торопливо подниматься в темную бархатную высь небосклона, уменьшаясь в размерах и становясь все ярче и ярче. Вскоре она зависла над Дятловыми горами.

Меня поразило в ту ночь страшное несоответствие между несказанной красотой ночи и страхом людей перед этой красотой, когда они, вглядываясь в небо, не искали в нем бриллиантовое семицветье Стожар или серебряный треугольник Скорпиона, а пытались нащупать глазами движущиеся среди мерцающих звезд силуэты фашистских стервятников.

То ночное дежурство с колотушкой, особо памятное мне, к счастью, обошлось без воздушной тревоги. Но все чаще и чаще среди ночи оживала черная тарелка радио в доме, и голос борского диктора Ольги Радонежской поднимал всех с кровати словами: «Граждане, воздушная тревога! Граждане, воздушная тревога!» После этих слов мы, спешно одевшись и перебежав двор, спускались в холодный погреб, в котором зажигали коптилку. На пожарной каланче выла сирена…

Очень часто эту процедуру приходилось совершать за ночь не раз. Тяжелее стало делать это при зимних налетах, когда приходилось покидать теплую постель и ложиться в нее через 20–30 минут уже ледяную – дрова экономили. Поэтому многие зимние ночи мы спали в пальто: выгода большая – можно было быстро выйти из дома по тревоге, сохраняя на себе остатки тепла, взятые из-под одеяла.

Иногда отбой воздушной тревоги следовал довольно быстро, вслед за ее объявлением. Это означало, что хорошо сработали подразделения противовоздушной обороны и не подпустили самолеты врага со смертоносным грузом на борту к городу Горькому, и это радовало.

В самом центре города, на крыше обезглавленной еще в 30-е годы Мухинской (Успенской) церкви, переоборудованной под склад, было установлено зенитное орудие, дополнившее число орудий зенитных батарей, расположившихся по линии: оз. Бездонное – «Борская ферма» – оз. Полянское – Волжский железнодорожный мост. Мне довелось быть свидетелем его установки. Проходя с матерью мимо здания церкви по пути в госпиталь, я видел на ее крыше людей в военной форме, сооружавших деревянный помост, а на следующий день поднимавших на этот помост на толстых пеньковых канатах зенитное орудие.

На окраинах поля колхоза им. Сталина, сразу же за редкой оградой из жердей вокруг деревянной ветлечебницы, нашел себе место весной огромный серебристый сигарообразный аэростат, прижатый к земле, но готовый в любую минуту подняться в небо по сигналу воздушной тревоги.

Штаб зенитной части расположился в Доме колхозника на ул. Октябрьской. Буквально в сотне метров от него, на территории бывшего кладбища Напольной церкви, которая была переоборудована под клуб завода «Теплоход», среди могильных холмиков появились свежевырытые и готовые для установки в них зенитных орудий капониры, предназначенные для ведения из них прицельного огня. Надел на себя «военную форму» и изменил свой внешний вид также и борский госпиталь № 2830, окружив себя высоким глухим деревянным забором.

Заманчивую цель для врага на берегу Волги представляли огромные многотонные нефтяные баки с нефтепродуктами на Борской нефтебазе, соседствовавшей с заводами «Теплоход», стекольным и силикатным. Однако немецкие летчики не смогли обнаружить их с воздуха, так как база была замаскирована под рельеф местности. В самой высшей точке над городом, на пожарной шестигранной кирпичной каланче с большим и высоким металлическим баком, на смотровой площадке под навесом, была установлена воздушная сирена для оповещения населения о воздушной тревоге.

В нашем городе появились эвакуированные москвичи. Они большей частью размещались через уличные комитеты на временное жилье в семьях ушедших на фронт защитников Отечества и обеспечивались работой на предприятиях города и района. Приняла одну из москвичек и моя мать. Это была молодая одинокая женщина, которую звали Верой. Она поселилась в одной комнате с нами, используя для сна гордость и реликвию дома – наследственный, обитый красным бархатом, старинный мягкий купеческий диван XIX века с подлокотниками и тремя круглыми спинками. Она, как и все труженики тыла, работала по 16 часов в сутки и появлялась дома только к ночи, чтобы помочь истопить на ночь печь, выспаться и отдохнуть к следующему рабочему дню.

Появились в поле зрения борчан и прибывшие для работы в Борском районе мобилизованные на тыловые работы жители среднеазиатских республик, которые направлялись в нашем районе главным образом на торфоразработки. Они держали путь по борским улицам иногда в сопровождении верблюдов. Мы бегали к рынку, чтобы посмотреть на этих южных людей, одетых в длинные национальные полосатые халаты и тюбетейки.

4 ноября отмечается в нашей стране как День народного единства в честь событий 1612 года, когда нижегородцы освободили Москву от польских оккупантов. Между тем в военной истории города Горького этот день является трагической датой. 4 ноября 1941 года еще днем был совершен внезапный налет на город немецких бомбардировщиков, и началась мощная массированная бомбардировка города немецкой авиацией.

А в полночь, когда первым морозцем прихватило землю и первые, как крупная соль, крупицы снега легли на землю, группы и отдельные тяжелые вражеские бомбардировщики разворачивались над Бором и волжскими лугами, заходя на трассу для бомбежки горьковских заводов, расположенных на берегах Оки. Земля содрогнулась под ногами от первых взрывов, уши заложило от воя воздушной сирены, прожекторы беспорядочно метались и шарили в небе, выхватывая вражеские самолеты, беспорядочно трещали зенитные орудия. Звено наших истребителей-ястребков затерялось где-то высоко в ночном небе, и казалось, что только враг господствовал в воздухе. Осколки от зенитных снарядов стучали по крышам, иногда вскользь по окнам, и были очень опасными. Даже в убежище на глубине около трех метров земля колыхалась под ногами.

Той панорамы Горького, которую пришлось увидеть в первую ночь бомбежки, я бы не пожелал видеть никому: небо над городом окрасилось в кровавый, багрово-огненный цвет от начавшихся пожаров и в наших заволжских лугах было светло, как днем, от этого зарева.